Неточные совпадения
Напрягая зрение, он различил высоко под потолком лампу, заключенную
в черный колпак, — ниже, под лампой,
висело что-то неопределенное, похожее на птицу с развернутыми крыльями, и это ее тень лежала на
воде.
Полдень знойный; на небе ни облачка. Солнце стоит неподвижно над головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и
висит без движения. Ни дерево, ни
вода не шелохнутся; над деревней и полем лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. Звонко и далеко раздается человеческий голос
в пустоте.
В двадцати саженях слышно, как пролетит и прожужжит жук, да
в густой траве кто-то все храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и спит сладким сном.
Две коралловые серые скалы выступают далеко из берегов и
висят над
водой; на вершине одной из них видна кровля протестантской церкви, а рядом с ней тяжело залегли
в густой траве и кустах каменные массивные глыбы разных форм, цилиндры, полукруги, овалы; издалека примешь их за здания — так велики они.
Аршинах
в двух или трех от окна
висела над
водой пойманная, на толстый, пальца
в полтора, крюк, акула.
Холмы и
воды в блеске; островки и надводные камни
в проливе, от сильной рефракции, кажутся совершенно отставшими от
воды; они как будто
висят на воздухе.
В природе тоже красота и покой: солнце светит жарко и румяно,
воды льются тихо, плоды
висят готовые.
Итак, я лежал под кустиком
в стороне и поглядывал на мальчиков. Небольшой котельчик
висел над одним из огней;
в нем варились «картошки». Павлуша наблюдал за ним и, стоя на коленях, тыкал щепкой
в закипавшую
воду. Федя лежал, опершись на локоть и раскинув полы своего армяка. Ильюша сидел рядом с Костей и все так же напряженно щурился. Костя понурил немного голову и глядел куда-то вдаль. Ваня не шевелился под своей рогожей. Я притворился спящим. Понемногу мальчики опять разговорились.
День был тихий и ясный. На палубе жарко,
в каютах душно;
в воде +18°. Такую погоду хоть Черному морю впору. На правом берегу горел лес; сплошная зеленая масса выбрасывала из себя багровое пламя; клубы дыма слились
в длинную, черную, неподвижную полосу, которая
висит над лесом… Пожар громадный, но кругом тишина и спокойствие, никому нет дела до того, что гибнут леса. Очевидно, зеленое богатство принадлежит здесь одному только богу.
Но до чтения ли, до письма ли было тут, когда душистые черемухи зацветают, когда пучок на березах лопается, когда черные кусты смородины опушаются беловатым пухом распускающихся сморщенных листочков, когда все скаты гор покрываются подснежными тюльпанами, называемыми сон, лилового, голубого, желтоватого и белого цвета, когда полезут везде из земли свернутые
в трубочки травы и завернутые
в них головки цветов; когда жаворонки с утра до вечера
висят в воздухе над самым двором, рассыпаясь
в своих журчащих, однообразных, замирающих
в небе песнях, которые хватали меня за сердце, которых я заслушивался до слез; когда божьи коровки и все букашки выползают на божий свет, крапивные и желтые бабочки замелькают, шмели и пчелы зажужжат; когда
в воде движенье, на земле шум,
в воздухе трепет, когда и луч солнца дрожит, пробиваясь сквозь влажную атмосферу, полную жизненных начал…
Гуляет он и любуется; на деревьях
висят плоды спелые, румяные, сами
в рот так и просятся, индо, глядя на них, слюнки текут; цветы цветут распрекрасные, мохровые, пахучие, всякими красками расписанные; птицы летают невиданные: словно по бархату зеленому и пунцовому золотом и серебром выложенные, песни поют райские; фонтаны
воды бьют высокие, индо глядеть на их вышину — голова запрокидывается; и бегут и шумят ключи родниковые по колодам хрустальныим.
Старуха слезала с печи осторожно, точно с берега реки
в воду, и, шлепая босыми ногами, шла
в угол, где над лоханью для помоев
висел ушастый рукомойник, напоминая отрубленную голову; там же стояла кадка с
водой.
Вода тоже сера и холодна; течение ее незаметно; кажется, что она застыла, уснула вместе с пустыми домами, рядами лавок, окрашенных
в грязно-желтый цвет. Когда сквозь облака смотрит белесое солнце, все вокруг немножко посветлеет,
вода отражает серую ткань неба, — наша лодка
висит в воздухе между двух небес; каменные здания тоже приподнимаются и чуть заметно плывут к Волге, Оке. Вокруг лодки качаются разбитые бочки, ящики, корзины, щепа и солома, иногда мертвой змеей проплывет жердь или бревно.
Рядом с полкой — большое окно, две рамы, разъединенные стойкой; бездонная синяя пустота смотрит
в окно, кажется, что дом, кухня, я — все
висит на самом краю этой пустоты и, если сделать резкое движение, все сорвется
в синюю, холодную дыру и полетит куда-то мимо звезд,
в мертвой тишине, без шума, как тонет камень, брошенный
в воду. Долго я лежал неподвижно, боясь перевернуться с боку на бок, ожидая страшного конца жизни.
И дальше тысячи огней, как звезды,
висели над
водой, уходя вдаль, туда, где новые огни горели
в Нью-Джерси.
Гнутся и скрипят мачты, сухо свистит ветер
в снастях, а корабль все идет и идет; над кораблем светит солнце, над кораблем стоит темная ночь, над кораблем задумчиво
висят тучи или гроза бушует и ревет на океане, и молнии падают
в колыхающуюся
воду.
В синем небе
висел измятый медный круг луны, на том берегу от самой
воды начинался лес, зубцы елей напоминали лезвие огромной пилы; над землянкой круто поднимался
в гору густой кустарник, гора казалась мохнатой, страшной, сползающей вниз.
Вот он
висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули
в прозрачной зеленоватой
воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди камней, покрытых коврами; из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» — живые цветы моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и голубым пятном на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко
в круглый рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
— Она была босиком, — это совершенно точное выражение, и туфли ее стояли рядом, а чулки
висели на ветке, — ну право же, очень миленькие чулочки, — паутина и блеск. Фея держала ногу
в воде, придерживаясь руками за ствол орешника. Другая ее нога, — капитан метнул Дигэ покаянный взгляд, прервав сам себя, — прошу прощения, — другая ее нога была очень мала. Ну, разумеется, та, что была
в воде, не выросла за одну минуту…
Пройдя таким образом немного более двух верст, слышится что-то похожее на шум падающих
вод, хотя человек, не привыкший к степной жизни, воспитанный на булеварах, не различил бы этот дальний ропот от говора листьев; — тогда, кинув глаза
в ту сторону, откуда ветер принес сии новые звуки, можно заметить крутой и глубокий овраг; его берег обсажен наклонившимися березами, коих белые нагие корни, обмытые дождями весенними,
висят над бездной длинными хвостами; глинистый скат оврага покрыт камнями и обвалившимися глыбами земли, увлекшими за собою различные кусты, которые беспечно принялись на новой почве; на дне оврага, если подойти к самому краю и наклониться придерживаясь за надёжные дерева, можно различить небольшой родник, но чрезвычайно быстро катящийся, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и вновь увлечена стремлением исчезает
в камнях и рассыпается об них радужными брызгами.
Челкаш крякнул, схватился руками за голову, качнулся вперед, повернулся к Гавриле и упал лицом
в песок. Гаврила замер, глядя на него. Вот он шевельнул ногой, попробовал поднять голову и вытянулся, вздрогнув, как струна. Тогда Гаврила бросился бежать вдаль, где над туманной степью
висела мохнатая черная туча и было темно. Волны шуршали, взбегая на песок, сливаясь с него и снова взбегая. Пена шипела, и брызги
воды летали по воздуху.
Поэтому, не отвечая ни слова на саркастические замечания товарища,
в другое время относившегося к людям с большим добродушием и снисходительностью, я сошел с сеновала и направился к лошадям. Они ходили
в загородке и то и дело поворачивались к
воде, над которой, выжатая утренним холодком,
висела тонкая пленка тумана. Утки опять сидели кучками на середине озера. По временам они прилетали парами с дальней реки и, шлепнувшись у противоположного берега, продолжали здесь свои ночные мистерии…
Стоит Семён
в тени, осматривая людей невидимыми глазами; на голове у него чёрный башлык, под ним — мутное пятно лица, с плеч до ног колоколом
висит омытая дождём клеёнка, любопытно скользят по ней отблески огня и, сверкая, сбегает
вода. Он похож на монаха
в этой одежде и бормочет, точно читая молитву...
Пошли прилежно по следам:
Они вели к Днепру — и там
Могли заметить на мели
Рубец отчалившей ладьи.
Вблизи на прутьях тростника
Лоскут того же кушака
Висел,
в воде одним концом,
Колеблем ранним ветерком.
Державин был довольно высокого роста, довольно широкого, но сухощавого сложения; на нем был колпак, остатки седых волос небрежно из-под него
висели; он был без галстуха,
в шелковом зеленом шлафроке, подпоясан такого же цвета шнурком с большими кистями, на ногах у него были туфли; портрет Тончи походил на оригинал, как две капли
воды.
Налево,
в версте,
висел высоко над
водою железнодорожный мост, и по нему тихо полз белый клубочек дыма.
Матросский незатейливый туалет — мытье океанской соленой
водой (пресной дозволяется мыться только офицерам) и прическа — занял несколько минут, и вслед затем вся команда,
в своих белых рабочих рубахах с отложными широкими синими воротниками, открывавшими шею,
в просмоленных белых штанах, у пояса которых на ремешках
висели у многих ножи
в черных ножнах, и с босыми ногами, выстраивается во фронт «на молитву».
Вопросил своих слуг белый русский царь: «А зачем мордва кругом стоит и с чем она Богу своему молится?» Ответ держат слуги верные: «Стоят у них
в кругу бадьи могучие,
в руках держит мордва ковши заветные, заветные ковши больши-нáбольшие, хлеб да соль на земле лежат, каша, яичница на рычагах
висят,
вода в чанах кипит,
в ней говядину янбед варит».
Покончив с наблюдениями, смотритель маяка лег спать, но зачем-то позвал меня к себе. Войдя
в его «каюту», как он называл свою комнату, я увидел, что она действительно обставлена, как каюта.
В заделанное окно был вставлен иллюминатор. Графин с
водой и стакан стояли
в гнездах, как на кораблях. Кровать имела наружный борт, стол и стулья тоже были прикреплены к полу, тут же
висел барометр и несколько морских карт. Майданов лежал
в кровати одетый
в сапогах.
Это была паровая мельница, построенная лет пять назад. Она отняла у отца ее две трети «давальцев». На ней мололи тот хлеб, что хранился
в длинном ряде побурелых амбаров, шедших вдоль берега реки, только ниже, у самой
воды. Сваи, обнаженные после половодья, смотрели, частоколом, и поверх его эти бурые ящики, все одной и той же формы, точно
висели в воздухе.
Погода между тем все более и более портилась. По небу медленно тянулись свинцовые тучи, беспрерывно шел ледяной дождь, мелкий, пронизывающий до костей, лес почернел и стал заволакиваться туманом. Казалось, над рекой
висели только голые скалы,
в которых она билась, рвалась на свободу, но они не пускали ее и заставляли со стоном нести
воды в своем сравнительно узком русле.
При Петре Великом
в Петергофе существовал «забавный дворец».
В большом гроте последнего
висело несколько стеклянных колоколов, подобранных по тонам, или, как говорилось тогда, «колокольня, которая ходит
водою»;
в колокола шли пробочные молоточки, которые приводились
в движение посредством механизма, на который падала
вода. Звуки, издаваемые колоколами, были очень приятны, аккорды неслись тихие, на разные мотивы. Эта колокольня называлась «ноты» и существовала еще во времена Анны Иоанновны.
Муха. Просто, как на пожаре. Там была у него мать твоя, Поддевкина, отец Аграфены Силаевны. Крик, брань, плач, не поймешь ничего. Не сладит с ними и сам начальник: говорит, лучше иметь дело с чертом, чем с сердитыми бабами. (Тихо Груне, мигая ей.) Не пугайтесь, Аграфена Силаевна; поверьте, наш брат из
воды сух вынырнет. (Резинкину тихо.) Лососинину и Гривенничкину велено подать
в отставку; наша судьба с тобой
висит на волоске; лакей, что был
в трактире, все рассказал своему барину.